Обитатели холмов [издание 2011 г.] - Ричард Адамс

— Дело в том, Орех, что ты сам не верил, будто старшина нас послушает. Ведь не верил? Чего же ты тогда от него хотел?

Снова наступил вечер, и Орех с Пятиком и еще два их приятеля щипали траву в лесу. Черничка, кролик с черными пятнышками на кончиках ушей, тот самый, которого накануне испугал Пятик, внимательно выслушал рассказ Ореха о доске на столбах и сказал, что, по его мнению, люди оставляют такие штуки — вроде знаков или посланий — так же, как кролики, когда нужно отметить тропинку или дырку в ограде. Второго кролика звали Одуванчик, и это он завел разговор о Треарахе и страхах Пятика.

— Да не знаю я, на что надеялся, — сказал Орех. — Я никогда раньше даже близко к нему не подходил. Но тут я подумал: «Пусть. Пусть он вообще не захочет нас выслушать, но, по крайней мере, никто потом не сможет сказать, будто мы не сделали все, что в наших силах, и никого не предупредили».

— Тогда, значит, ты и в самом деле думаешь, что нам надо чего-то опасаться?

— Уверен. Я, видишь ли, хорошо знаю Пятика.

Черничка открыл было рот, чтобы ответить, но тут из густого подлеска выскочил еще один кролик и с шумом свалился в яму под куманикой. Это был Шишак.

— Привет, Шишак, — поздоровался Орех. — Сдал дежурство?

— Сдал, — ответил Шишак, — и, похоже, навсегда.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ушел я из ауслы, вот что.

— Не из-за нас ли?

— Может, и из-за вас. Треарах, если его будят после на-Фрита, может очень даже выйти из себя, особенно когда думает, что разбудили из-за пустяка. И он отлично знает, кого и как задеть за живое. Я знаю немало кроликов, кто жил бы себе спокойненько да думал, как не потерять места «правой лапы» старшины, но, боюсь, для меня это слишком большая честь. И я сказал себе: «Мне наплевать на привилегии ауслы, настоящий кролик сам сумеет добыть себе все, что нужно для жизни». Треарах сказал, чтобы я сначала подумал, а я думаю, с меня хватит, я ухожу. Никогда не считал, что таскать салат да стоять возле его норы на карауле — цель всей моей жизни. Так что настроение, я бы сказал, у меня прекрасное.

— Скоро здесь никто не будет таскать салат, — спокойно произнес Пятик.

— А-а, это ты, Пятик? — Шишак впервые обратил на него внимание. — Вот и отлично. Я как раз шел на тебя посмотреть. Я все размышлял о том, что ты сказал. Слушай, а ты, часом, не решил всех нас разыграть, чтобы прославиться? Или ты серьезно?

— Я серьезно, — ответил Пятик. — Хотел бы я, чтобы это оказалось шуткой.

— Значит, вы уходите?

Прямота Шишака ошеломила всех. Одуванчик пробормотал:

— Уходим? О Фритрах!

А Черничка шевельнул ушами и очень внимательно посмотрел сначала на Шишака, потом на Ореха.

— Мы с Пятиком уходим сегодня ночью, — подумав, сообщил Орех. — Не знаю точно куда, но если кто хочет, может к нам присоединиться.

— Отлично, — отозвался Шишак, — тогда я с вами.

Меньше всего Орех рассчитывал на столь серьезную поддержку. В голове у него мелькнула мысль, что хотя Шишак пригодится, конечно, в трудную минуту, но ладить с ним нелегко. И уж точно, старый гвардеец не будет за просто так выполнять то, что ему скажет — хоть и не прикажет — какой-то задворник. «Да какое мне дело, гвардеец он или нет, — подумал Орех. — Если мы уйдем вместе, я никому не позволю своевольничать. А может, и идти не стоит?» Но вслух сказал только:

— Отлично. Мы тебе рады.

Он оглядел остальных. Те не сводили глаз с него и Шишака. Первым нарушил молчание Черничка:

— Наверное, я тоже пойду. Я еще не совсем понял, из-за тебя это, Пятик, или нет. Но так или иначе, нас в городке стало слишком много, и тем, кто не в аусле, приятного в этом мало. Смешно! Ты боишься оставаться, а я боюсь идти. Ли́сы здесь, ласки там, а посредине Пятик… и ни минуты покоя!

Черничка сорвал привядший листок и принялся медленно жевать, изо всех сил пытаясь скрыть охватившую его тревогу, потому что весь прошлый опыт говорил об опасностях, подстерегающих кроликов в неизведанных землях за пределами городка.

— Если мы Пятику верим, — начал Орех, — значит, считаем, что уходить надо всем. Так что с этой минуты и до отхода каждый должен уговорить как можно больше наших.

— Думаю, я побеседую кое с кем из ауслы, — отозвался Шишак. — Если удастся кого-нибудь убедить, вечером приведу с собой. Но за Пятаком никто не пойдет. Никто не захочет потерять звание гвардейца из-за задворника, да и я не захотел бы. Чтобы ему поверить, надо услышать его собственными ушами. Как я. Я-то понимаю, что ему было что-то вроде послания, и я этим штукам верю. Не понимаю, почему не поверил Треарах.

— Потому что Треарах не любит, когда что-нибудь приходит в голову не ему, — ответил Орех. — А второй раз к нему не пойдешь. Попытаемся собрать как можно больше кроликов и встретимся, когда наступит фа-Инле́. Тогда же и тронемся. Времени в обрез. Беда — какой бы она ни была — всё ближе с каждой минутой. И вот что, Шишак: Треараху вряд ли понравятся разговоры с гвардейцами. Капитану Падубу, думаю, тоже. Они, конечно, не станут возражать, если задворники вроде нас уберутся отсюда подальше, но тебя они вряд ли захотят потерять. На твоем месте я хорошенько подумал бы, с кем там говорить.

4

Уход

Кипя отвагой, младший Фортинбрас

Набрал себе с норвежских побережий

Ватагу беззаконных удальцов

За корм и харч для некоего дела,

Где нужен зуб…

Фа-Инле на языке кроликов означает «после восхода луны». Кролики, конечно, понятия не имеют ни о точном времени, ни вообще о точности. В этом отношении они очень похожи на первобытных людей, которым, чтобы только собраться, требовалось несколько дней, а потом еще несколько дней, чтобы приступить к делу, ради которого они собрались. В те времена людям, чтобы действовать сообща, нужно было некое чувство наподобие телепатии — телепатическая волна словно захватывала их и несла к назначенной минуте. Те, кому доводилось видеть в сентябре ласточек и стрижей — как они собираются на телеграфных проводах, щебечут, как описывают круги, то в одиночку, то небольшими группками, над голыми, убранными полями, возвращаются, чтобы сделать потом круг побольше, потом еще и еще, над пожелтевшими изгородями вдоль улочек, — все эти сотни разрозненных птичек, которые, мельтеша, со все возрастающим нетерпением собираются в стаи, не соблюдая никакого порядка, сливаются в одну огромную шевелящуюся массу, плотную посередине, редкую по краям, и эта масса постоянно меняется, перестраивается, как тучи или волны, и так до тех пор, пока все (но отнюдь не каждый) не почувствуют, что пора, и тогда они снимутся с места, и начнется еще один гигантский перелет на юг — перелет, который переживут не все; те, кому приходилось наблюдать, как поднимается эта волна, захватывающая всех, кто в первую очередь осознает себя лишь частью целого и только потом — во вторую очередь — личностью; те, кому приходилось наблюдать, как эта волна поднимает, захватывает всех, не нуждаясь ни в сознательной мысли, ни в сознательной юле, могут сказать, что видели деяние ангела, который погнал в Антиохию первых крестоносцев и гонит в море леммингов.